Горький Максим - Биограф[Ия]
А.М.Горький
Биограф [ия]
Она была одета в чёрное платье, чёрную бархатную кофточку с белыми
меховыми оторочками и на голове имела широкую чёрную шляпу с множеством
лент и белым большим пером. - Вы видите - моя дорогая - что я не игнорирую
прекрасное, павшее на мою долю, и что я помню его со всеми мельчайшими
подробностями. - Эта маленькая женщина была вашей предтечей, - что так
очевидно! Она ещё тем была хороша, что сейчас же ушла, и таким образом то,
что она дала мне, навсегда осталось чистым и целым. Вы, может быть,
усмотрите в этом нечто намекающее и намеренное с моей стороны. Вы
ошибётесь. - Я вас люблю, и вы это знаете. Но как бы было хорошо, если б
люди сеяли из желания оплодотворить почву, а не с целью собрать жатву! -
Вот что я хотел сказать и знаю, что это глупо. Разве можно подозревать
человека в бескорыстии и надеяться на него.
Следует возвращение в недра семейства моих хозяев.
- Выздоровел? - Вопрос гуманно-хозяйственный. - Книжек читать не
станешь, небойсь? - Вопрос насмешливо предостерегающий. Этим заканчивается
встреча, и снова начинается ряд однообразнейших безобразий, именуемых
воспитанием сироты, дальнего родственника.
Я снова читаю книжки, ворую деньги на свечи и, наконец, пойман как раз
на месте преступления, с пятиалтынным, только что вытащенным из кармана и
крепко сжатым в руке. Следует допрос, строгий и всесторонне уясняющий.
Побуждаемый желанием подзадорить судей ещё больше, я откровенно сознаюсь во
всех грехах, неведомых им доселе, чувствую себя героем и до мельчайших
деталей изъясняю, как я ревизовал карманы, умалчивая только о том, что
уделял малу толику из наворованного и бабушке. - Получаю предварительную
порку и обещание генеральной с двумя пожарными солдатами, как только
прибудет дедушка.
Наступает ночь. Это была славная, манящая на волю весенняя ночь, из
окна кухни я смотрел на небо, там всё было прекрасно, чисто и грустно, как
всегда весенними ночами, впрочем, но та ночь была первой такой
величественно ласковой и много обещавшей. Поэтому я отворил окно, вылез на
крышу и, оставив его открытым, слез с крыши на соседний двор, где, я знал,
по ночам не запирались ворота, вышел на улицу и направился в поле. Ибо
нигде так легко и хорошо не думается, как в поле. Но я не нашёл в ту ночь
предметов, достойных дум, а просто лёг и стал смотреть, как горели и
искрились звёзды, пока не уснул.
Проснулся оттого, что солнце жгло мне лицо. - Подумал, что надо идти к
деду, - но вспомнил, что он говорил, и, зная его за человека, который не
любит словами шутить, раздумал. Ворочаться туда, откуда убежал, даже и не
подумал. Встал и пошёл. Почему-то на набережную зашёл и остановился там
смотреть, как пароход собирается отплывать. Есть хочется. Идёт человек в
белой куртке и колпаке - повар, - в руках у него корзина с кучей
французских булок. - Дяденька, дайте мне одну! - Пошёл ты! - кричит тот. -
Стой, погоди, идём со мной! - Этот неожиданный переход пугает меня тем
более, что повар идёт на пароход, который сейчас уходит. Я вырываю руку. -
Иди, дурашка, не бойся - я тебя так накормлю, что весь век сыт будешь. -
Это он говорит так ласково и ободряюще, что у меня пропадает страх, и я
вприпрыжку следую за ним. Мы приходим в кухню, всю из железа, плита
раскалена, как уголь, приятно и вкусно пахнет, и жарко, как в печи. - Ешь и
слушай. - Мне дают хлеба и холодных котлет, я ем и слушаю. - Хочешь быть
поварёнком? - Так как рот у меня полон, то я говорю головой - да! - Через
час я весь
